Франц Грильпарцер. Праматерь

Но посмею ли сказать я
Здесь, на месте, где сейчас
Только тень ее бродила...

С робким взглядом прерывает речь; Берта жмется к нему и следит за его
взглядом глазами.

Господин мой, вы сурово
Брови хмурите! Нет сил...
Рвется грудь моя на части,
Самому мне станет страшно,
Но не в силах я молчать. -
Госпожа, идите ближе,
Содрогайтесь, внемля мне:
Вместе с телом опустили
В гроб кровавый только семя,
Но не самый плод греха.
Преступленье, что кровавой
Сталью ей отомщено,
Говорит преданье, было
Свершено в последний ею,
Но, увы! не в первый раз.
Сын единственный ее,
Тот, кто в вашем древнем роде
Вашим праотцем считался,
Кто в наследство получил
Имя, лены и богатства, -
Он...

Граф

Молчи!

Гюнтер

Уж все сказал я!
Он, неведомый отцу,
Был он грешным сыном счастья,
Был плодом преступной страсти!
Грех единой страстной ночи
Не дает сомкнуть ей очи,
И бродить средь мрачных зал
Темный рок ей указал,
В каждом внуке - плод свой видеть,
Лик свой каждому явить,
Тяжкий грех в нем ненавидеть,
Жар страстей былых любить.
Так она томится годы
И, томясь, упорно ждет,
Чтобы сгинул древний род,
Но, пока открыты вежды,
Каждый ваш удар - она
С тайным страхом и надеждой
Сторожить осуждена.
Оттого - протяжно воет
Ветер в мрачных переходах,
Полон стуков мрак ночной...

Отдаленный шум.

Берта

Небо!

Гюнтер

Горе!..

Граф

Что случилось?

Шум повторяется.

Страницы: (79) :  <<  ... 891011121314151617181920212223 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

..... Только и всего, только
одно мгновенье! Почему именно в этот день и час, именно в эту минуту и по
такому пустому поводу впервые в жизни вспыхнуло мое сознание столь ярко, что
уже явилась возможность действия памяти? И почему тотчас же после этого
снова надолго погасло оно?
Младенчество свое я вспоминаю с печалью. Каждое младенчество печально:
скуден тихий мир, в котором грезит жизнью еще не совсем пробудившаяся для
жизни, всем и всему еще чуждая, робкая и нежная душа. Золотое, счастливое
время! Нет, это время несчастное, болезненно-чувствительное, жалкое.
Может быть, мое младенчество было печальным в силу некоторых частных
условий? В самом деле, вот хотя бы то, что рос я в великой глуши. Пустынные
поля, одинокая усадьба среди них... Зимой безграничное снежное море, летом
-- море хлебов, трав и цветов... И вечная тишина этих полей, их загадочное
молчание... Но грустит ли в тишине, в глуши какой-нибудь сурок, жаворонок?
Нет, они ни о чем не спрашивают, ничему не дивятся, не чувствуют той
сокровенной души, которая всегда чудится человеческой душе в мире,
окружающем ее, не знают ни зова пространств, ни бега времени. А я уже и
тогда знал все это. Глубина неба, даль полей говорили мне о чем-то ином,
{11} как бы существующем помимо их, вызывали мечту и тоску о чем-то мне
недостающем, трогали непонятной любовью и нежностью неизвестно к кому и чему
...
Где были люди в это время? Поместье наше называлось хутором, -- хутор
Каменка, -- главным имением нашим считалось задонское, куда отец уезжал
часто и надолго, а на хуторе хозяйство было небольшое, дворня малочисленная.
Но все же люди были, какая-то жизнь все же шла. Были собаки, лошади, овцы,
коровы, работники, были кучер, староста, стряпухи, скотницы, няньки, мать и
отец, гимназисты братья, сестра Оля, еще качавшаяся в люльке ...
Почему же остались в моей памяти только минуты полного одиночества? Вот
вечереет летний день. Солнце уже за домом, за садом, пустой, широкий двор в
тени, а я (совсем, совсем один в мире) лежу на его зеленой холодеющей траве,
глядя в бездонное синее небо, как в чьи-то дивные и родные глаза, в отчее
лоно свое...