Последние дни императорской власти

Не смотря на совершенную
нелепость их настоящих представителей в Думе, не смотря даже на то,
что нет такого социал-демократа или социал-революционера, из которого
за несколько сот рублей нельзя было бы сделать агента охранного
отделения, опасность и силу этих партий составляет то, что у них есть
идея, есть деньги и есть толпа, готовая и хорошо организованная. Эта
толпа часто меняет свои политические устремления, с тем же увлечением
поет "Боже Царя храни", как и орет "Долой Самодержавие", но в
ненависти к имущим классам, в завистливом порыве разделить чужое
богатство, в так называемой классовой борьбе толпа эта крепка и
постоянна, она в праве притом рассчитывать на сочувствие подавляющего
большинства крестьянства, которое пойдет за пролетарием тотчас же, как
революционные вожди укажут им на чужую землю. 1905 и 1906 годы с
достаточной убедительностью уже показали, что, яростный защитник своей
собственности и такой же консерватор в своем быту, русский мужик
делается самым убежденным социал-демократом с той минуты, когда дело
коснется чужого добра.
Итак, при полной, почти хаотической, незрелости русского общества в
политическом отношении объявление действительной конституции привело
бы к тому, что более устойчивые и сильные политические партии и
течения, имея благоприятную под собою почву в самых конституционных
гарантиях, тотчас стали бы поглощать партии менее жизненные и сильные
и приобрели бы преимущественное влияние на дальнейшие судьбы
государства. Можно без всякого преувеличения сказать, что
обнародование такого акта сопровождалось бы прежде всего, конечно,
полным и окончательным разгромом партий правых и постепенным
поглощением партий промежуточных: центра, либеральных консерваторов,
октябристов и прогрессистов партией кадетов, которая по началу и
получила бы решающее значение. Но и кадетам грозила бы та же участь.
При выборах в пятую Думу эти последние, бессильные в борьбе с левыми и
тотчас утратившие все свое влияние, если бы вздумали итти против них,
оказались бы вытесненными и разбитыми своими же друзьями слева (как и
было, напр., в некоторых губерниях при выборах во вторую Думу). А
затем.... Затем выступила бы революционая толпа, коммуна, гибель.
династии, погромы имущественных классов и, наконец, мужик-разбойник.
Можно бы итти в этих предсказаниях и дальше и после совершенной
анархии и поголовной резни увидеть на горизонте будущей России
восстановление Самодержавной Царской, но уже мужичьей власти в лице
нового Царя, будь то Пугачев или Стенька Разин, но, понятно, что такие
перспективы уже заслоняются предвидением вражеского нашествия и
раздела между соседями самого Государства Российского, коему уготована
была судьба Галиции или Хорватской Руси.

Страницы: (88) :  <<  ... 62636465666768697071727374757677 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Вначале как интермеццо богослужения, затем, став частью политических
торжеств, трагедия показывала народу великие деяния отцов, чистой простотой
совершенства пробуждая в душах великие чувства, ибо сама была цельной и
великой. И в каких душах!
В греческих! Я не могу объяснить, что это значит, но я чувствую это и,
краткости ради, сошлюсь на Гомера, Софокла и Феокрита {Ссылка на Гомера и
Феокрита носит более общий характер. Феокрит - автор идиллий. Гомер -
эпический поэт; речь идет, таким образом, уже не о драматургии и театре, а
об античной культуре в целом, которая, как и Шекспир, была, по мнению Гете,
"цельной и великой".}; они научили меня это чувствовать. И мне хочется тут
же прибавить: "Французик, на что тебе греческие доспехи, они тебе не по
плечу".
Поэтому-то все французские трагедии пародируют самих себя.
Сколь чинно там все происходит, как похожи они друг на друга, - словно
два сапога, и как скучны к тому же, особенно in genere в четвертом акте, -
известно вам по опыту, милостивые государи, и я не стану об этом
распространяться.
Кому впервые пришла мысль перенести важнейшие государственные дела на
подмостки театра, я не знаю; здесь для любителей открывается возможность
критических изысканий. Я сомневаюсь в том, чтобы честь этого открытия
принадлежала Шекспиру; достаточно того, что он возвел такой вид драмы в
степень, которая и поныне кажется высочайшей, ибо редко чей взор достигал
ее, и, следовательно, трудно надеяться, что кому-нибудь удастся заглянуть
еще выше или ее превзойти.
Шекспир, друг мой, будь ты среди нас, я мог бы жить только вблизи от
тебя! Как охотно я согласился бы играть второстепенную роль Пилада {Пилад -
друг Ореста и его верный спутник.}, будь ты Орестом, - куда охотнее, чем
почтенную особу верховного жреца в Дельфийском храме.
Я здесь намерен сделать перерыв, милостивые государи, и завтра писать
дальше, так как взял тон, который, быть может, не понравится вам, хотя он
непосредственно подсказан мне сердцем...