Последние дни императорской власти

О времени производства новых выборов в Государственную Думу
последуют от нас особые указания.
Правительствующий Сенат не оставит учинить к исполнению сего
надлежащее распоряжение.
Николай".

Этот указ был испрошен еще Штюрмером перед 1 ноября; потом он был в
руках у Трепова и, наконец, перешел к Голицыну, которому царь сказал:
"Держите у себя, а когда нужно будет, используйте". Голицын перед 14
февраля показывал бланк Ладыженскому, который, по его словам, убедил
Голицына, что это будет нарушением основных законов, с чем Голицын
согласился.
14 февраля открылись заседания Государственной Думы. Родзянко
указал накануне, в беседе с журналистами, на вред уличных выступлений
и на "патриотическое" настроение рабочих. В заседании, где
присутствовал Голицын, Риттих, Шаховской, Кригер-Войновский и союзные
послы, обширное разъяснение дал Риттих, рассмотрение его разъяснений
было отложено; большие речи по общей политике произнесли Чхеидзе,
Пуришкевич и Ефремов. Газеты констатировали, что первый день Думы
кажется бледным, сравнительно с общим настроением страны.
Открытие Государственного Совета ознаменовалось инцидентом:
Щегловитов не дал Д. Д. Гримму сделать внеочередное заявление, после
чего зал заседания покинула вся левая группа, часть группы центра и
некоторые беспартийные.
Обыватели несколько опасались с утра выходить на улицу, но в центре
города день прошел спокойно. По донесению охранного отделения,
бастовало 58 предприятий - с 89.576 рабочими, были отдельные выступления
(на Петергофском шоссе - с красными флагами), попытки собраться у
Таврического Дворца, подавленные полицией, и сходки в университете и
политехникуме.
15 февраля в заседании Государственной Думы произнесли по общей
политике речи Милюков и Керенский. "Кто-то из министров или служащих
канцелярии" доложил кн. Голицыну, что речь Керенского чуть ли не
призывала к цареубийству. Голицын попросил у Родзянки нецензурованную
стенограмму речи, в чем Родзянко ему отказал. Председатель Совета
Министров, по его словам, не настаивал, и "был очень рад", что
Керенский не произнес слова о цареубийстве, ибо "в противном случае он
счел бы своим долгом передать депутата судебной власти".
В этот день бастовало только 20 предприятии с 24.840 рабочими, на
Московском шоссе появлялся красный флаг, и в университет, где была
сходка, вводили полицию. В следующие дни забастовки пошли на убыль, и
до 23 февраля были только отдельные невыходы на работу и предъявление
требований со стороны рабочих.




III. Переворот.

Страницы: (88) :  <<  ... 17181920212223242526272829303132 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Посредством
искусства иногда посылаются нам, смутно, коротко, -- такие откровения, каких
не выработать рассудочному мышлению.
Как то маленькое зеркальце сказок: в него глянешь и увидишь -- не себя,
-- увидишь на миг Недоступное, куда не доскакать, не долететь. И только душа
занывает...
2
Достоевский загадочно обронил однажды: "Мир спасет красота". Что это?
Мне долго казалось -- просто фраза. Как бы это возможно? Когда в кровожадной
истории, кого и от чего спасала красота? Облагораживала, возвышала -- да, но
кого спасла?
Однако есть такая особенность в сути красоты, особенность в положении
искусства: убедительность истинно художественного произведения совершенно
неопровержима и подчиняет себе даже противящееся сердце. Политическую речь,
напористую публицистику, программу социальной жизни, философскую систему
можно по видимости построить гладко, стройно и на ошибке, и на лжи; и что
скрыто, и что искажено -- увидится не сразу. А выйдет на спор
противонаправленная речь, публицистика, программа, иноструктурная философия,
-- и все опять так же стройно и гладко, и опять сошлось. Оттого доверие к
ним есть -- и доверия нет.
Попусту твердится, что к сердцу не ложится.
Произведение же художественное свою проверку несет само в себе:
концепции придуманные, натянутые не выдерживают испытания на образах:
разваливаются и те и другие, оказываются хилы, бледны, никого не убеждают.
Произведения же, зачерпнувшие истины и представившие нам ее сгущенно-живой,
захватывают нас, приобщают к себе властно, -- и никто, никогда, даже через
века, не явится их опровергать...